Бунтующий Яппи - Василий Богданов

Вернулся домой уже очень поздно. На кухне горел свет, она не спала. Увидев меня, встала, молча прошла мимо и свернула в комнату. Я, не раздеваясь, просунул голову в дверной проём: она уже лежала, накрывшись одеялом и отвернувшись к стене.

Скоро я тоже улёгся. Не удавалось заснуть. Слышалось её ровное дыхание. Мы оба спим в одной комнате (квартира-то у нас однокомнатная в панельной девятиэтажке – всё, что дали после сноса барака в 1987): она возле окна, а я на другом конце, в углу. Вдруг показалось, что будет до жути романтично не спать совсем и целую ночь думать о моей Машеньке.

Попытался поймать в фокус воображения её розовый кошачий ротик. Он порхал перед внутренним взором. Когда-нибудь мы с ней поженимся и тогда будем вместе лежать в одной постели. Мне представилась сцена: я у неё в гостях, мы долго целуемся – Господи, невероятно! – оба падаем на кровать. Мои руки забираются ей под блузку. Нет. Я поспешно отдёргиваю их и отваливаюсь в сторону. Лежим, прерывисто дыша и глядя в потолок. Кто-то стискивает сердце. Господи, милая моя, как долго ещё до свадьбы! Нам только четырнадцать. Но мы дождёмся, правда, ангел мой? Правда? Так мы будем испытывать себя, мучить каждый день, но ни разу не дойдём до конца. Что-то, конечно, можно будет себе позволить и до свадьбы. Снять с неё блузку, расстегнуть лифчик и прижать маленькие нежные грудки к своей горячей груди. В этом же нет ничего предосудительного! Всё. Только это. Дальше я не пойду. Я честный человек. Я начинаю проделывать всё это с ней в своём воображении. Я готов был сдержать слово. Только снять лифчик. Расстёгиваю его скрюченными пальцами: мелькают круглые спелые фиолетовые груди, украшенные шершавыми шишечками. Смуглое тело. Прекрасный раскосый, серебром отливающий сабельный длинный серп татарского глаза. Сверкнул. Рассёк. Губы жаркие, пухлые прислонились к губам. Альфия. Зверея, рычу, рву в клочья одежду. До конца! До конца! Ткань подушки, как наждачная бумага, царапает щёку. Тихо, чтобы мама не услышала. Простыня облепила зудящее тело. Тру его обо всё, что попадётся под руку. Господи, не могу. Прости грешника. Так. Колени стискивают одеяло, как клешни. Подушку вниз. Обхватываю ногами. Мну её. Милая Альфия. С тобой не надо ждать. Скорее. Кусаю зубами комок простыни. Целую собственные руки. Я нежный, я такой нежный, дайте мне подарить свою нежность. Ногти царапают кровать. Спазм. Стрелой в небо. На излёте. Высшая точка. Звезда. Взрывается. Стремительно вниз. Тело колотит, будто оно кувырком по ступенькам летит. Всё.

Распятый лежу на кровати. Я жалок. Я противен себе. Я ничтожество. Если бы Машенька только знала, она бы меня не простила никогда. Всё, сегодня был последний раз, когда я позволил себе это. Я мужчина или тряпка? Неужели не могу сказать себе твёрдо раз и навсегда: я завязал и точка. Могу. С тем и заснул.

На следующее утро, так и не помирившись с мамиком, погнал в школу. Обычный день. На крыльце у школы старшаки тусуются. Широкие спины в кожаных куртках. От них несёт агрессивной смесью табачного дыма и одеколона Oldspice. В рекламе мужик рассекает по волнам на сёрфинге. Обещают запах свежий и пряный, как морская волна. Короче, это был Чиба и его братва. С ними ещё зависали размалёванные девицы с обесцвеченными волосами. Драные лохудры. Я хотел было незаметно прошмыгнуть мимо, но меня окликнули:

– Слышь, парняга, иди сюда, побазарить надо.

Внутри всё похолодело, и кишки слиплись от страха. Такой вот я трус. Если будут прикалываться, смолчу. Ну их, с ними связываться.

– Иди, иди, не грейся.

Я робко приблизился. Обесцвеченные лохудры нагло изучали меня, надувая розовые пузыри из жвачки.

– Чё уставился? – одна сказала. – Это ж «Бубль гум».

Они заржали.

Чиба наклонил свою бычью голову вниз и выкатил на меня стеклянные карие глаза. На его короткой шее растеклось чернильно-фиолетовое родимое пятно.

– Ты в воскресенье с Груздём махаться будешь? – спрашивает.

– Ну, я, – отвечаю.

– Смотри, не обломай, мы все придём, посмотрим.

– Да, я уже ставки сделал, – выкрикнул кто-то из их братвы. Все снова дружно загоготали.

Чиба продолжил:

– Я на тебя поставил, не обломай. Если Груздь тебя отпиздит, ты мне денег будешь должен.

Я заморгал и хотел возразить.

– Ну чё шарами хлопаешь, вали теперь.

Я повернулся, как загипнотизированный, и пошёл в школу. Хренотень какая-то получается очень неприятная. Теперь-то уж железно придётся драться. Вчера, успокоившись, я подумал, что, может быть, как-нибудь удастся замять это дело. Не выгорит. Настроение опять стало паскудное, будто отравился чем.

Единственный случай меня сегодня порадовал. Стоим мы с Дениской на переменке перед географией, треплемся о чём-то своём. Весь наш класс торчит в коридоре, потому что Географиня никого внутрь до звонка не пускает. Запрётся на шпингалет и сидит одна. Какого чёрта она там делает? Заходим потом на урок, а там воняет «Красной Москвой» или ещё чем. Наверное, она за перемену целый флакон на себя вылить успевает. Зачем? Может, чтобы потом от неё не несло. В общем, точно не знаю. Короче, мы с Дениской прикалываемся, а рядом Светка Зубова с Маринкой. И как-то ненавязчиво вдруг начинаем вместе общаться. Они смеются, мы не отстаём. Я чувствую: что-то уже наклёвывается. Словом, хорошо всем. А дальше – ещё лучше! Светка в разговоре, как бы между делом, протягивает полные красивые руки и поправляет воротничок моей рубашки. Мне прямо в лицо, в самые глаза ударило тёплой волной, даже губы обожгло. Сделала она это бессознательно, повинуясь какому-то женскому инстинкту приводить всё в порядок, и сама смутилась. Тепло заструилось вниз, растекаясь по животу. Приятно было до жути. Я тут же на месте в неё влюбился. Таких потрясающе красивых тёмно-карих, почти чёрных глаз я ещё ни у кого не видел. Кожа у неё белая-белая, а на щеке коричневая родинка, будто кто капнул в молоко капельку шоколада. Родинка движется, прыгает, когда улыбаются розовые губы. Какая она замечательная, эта Светка! И оказывается, не злится на меня за то, что я её тогда случайно в раздевалке увидел без лифчика. Чёрт, я иногда сам себя не понимаю! Мимо в этот момент проходила Маша Кащенко, и я не нашёл её такой же привлекательной, как вчера. Мне показалось, что она слишком худая. И нос у неё крупноват. Я даже обозлился на неё за этот нос. Симпатичное личико и такой носище! Какая-то она, вдобавок ко всему, холодная. Во всяком случае, в Светке больше тепла. Светка душевнее и ближе как-то.

В обеденный перерыв в столовке Груздь схватил меня за рукав и сказал, чтоб я Светку оставил в покое. Я вырвал локоть и вообще не стал ему отвечать. Подождём до воскресенья. Зря, конечно, бахвалился. Начистить ему рыло у меня нет почти никаких шансов, потому что попросту не смогу я врезать ему по роже. Вы когда-нибудь замечали, как трудно бить людей по морде? У меня это главная проблема. Ну, и ещё страх, конечно. Вчера я чуть-чуть в штаны не наложил в бассейне-то. Как же я ему врежу? Только начинаю представлять драку, сразу суставы размякают. Я жалкий, ничтожный, трусливый онанист. Ни на что не способен! Самое обидное, что я это про себя знаю.

Сегодня топаю домой после школы весь загруженный своими проблемами. Дениска где-то сзади отстал. Оборачиваюсь, а он с перекошенной мордой убегает в сторону. Сумку подмышку подхватил и вчесал. Я вначале не врубился в чём дело, а потом посмотрел вперёд и увидел гопников. Их было трое, и шли они мне навстречу так: двое впереди, один немного сзади. На всех чёрные вязаные шапочки, надвинутые на глаза, и куртки LosAngelesKings. Походочка характерная: головы втянуты, плечи ссутулены, а руки спрятаны в рукава. Я не на шутку перетрухнул, или, по-нашему, сел на измену, но сворачивать было поздно, поэтому морду сделал клином и ломлюсь мимо них, стараюсь ни на кого не смотреть. Авось пронесёт? Они проскользнули по обе стороны. Один ещё как следует толкнул меня плечом, но я возникать не стал, а только шагу прибавил, лишь бы ноги унести подобру-поздорову. Потом слышу:

– Слышь, Вася, «катей» подогрей нас, а?

Голос не угрожал, но по-дружески просил об одолжении так, что не было никакой возможности отказать. Рука сама полезла в карман джинсов, достала мятую сотню, которую я сэкономил на школьных обедах, и передала через плечо. Её с благодарностью приняли невидимые руки, затем вкрадчивый голос сказал:

– Слышь, я же вижу, что ты нормальный парняга, «катю» не подкрысил, у тебя, наверное, ещё «воздух» есть? Нам чисто на пиво с децл не хватает.

Тут до меня допёрло, что я по уши в дерьме. Теперь гады не отвяжутся, раз поняли, что можно меня развести, как лоха. Они ещё плотнее взяли меня в кольцо. Двое шли по краям (я чувствовал их плечами), один сзади. Волки позорные.

– Больше нет, – говорю.

– А если мы проверим? – оживился голос. Из чужого рта воняло подсолнечными семечками и гнилью. Мне стало противно от этой вони, а ещё противнее от собственной трусости. Если бы я дал им себя обшарить, то потом презирал бы себя всю оставшуюся жизнь.